Буллинг, который всегда был с нами. Блестящее эссе Мади Мамбетова о том, как вирус насилия заражает нас с детства.
Самая яркая особенность травли, что она несправедлива. Кроме весьма гибкого позвоночника или очень крепких кулаков, мало что могло тебя уберечь от травли.
журналист, публицист
Слишком высокая? Дылда. Слишком низкорослый: карлик, коротыш, гном (и это только те эпитеты, которые может пропустить цензура). Лишний вес? Жируха, жиробас, жирдяй, толстуха и так далее. Травле подвергались как дети из неблагополучных семей – нищеброд, бищара, так и из богатых. Правда, оскорбления в их адрес звучали не так обидно – мажор, принцесса. Любая индивидуальная особенность ставила на тебе мишень, в которую каждый мог пустить стрелу.
В искусственных коллективах травля появляется очень часто, как эпидемия на борту перегруженного корабля. Люди стараются выстраивать отношения, в закрытом социуме начинает создаваться иерархия, и очень часто этот социальный порядок строится и поддерживается самыми безобразными способами.
Двор и школа представляют собой пример закрытого сообщества, в котором ты не можешь выбрать себе партнеров по коммуникациям - будь то соседи по скамейке у подъезда, классной комнате или напарники по школьному заданию. Тут всегда идет речь о навязанных тебе связях, об общении, которого ты не выбирал. Своих, по-настоящему «своих», людей ты начинаешь находить в более зрелом возрасте – в старших классах, вузе, после завершения образовательного цикла вообще.
Наша покойная первая классная руководительница, помнится, была неплохой матерью и довольно симпатичной женщиной. Однако как классрука ее придется вспоминать в недобром свете: я никогда не забуду того, как она отзывалась о нашем однокласснике Владе. Нам было по семь лет, он уже тогда обещал вырасти в высокого парня (и в итоге дорос почти до двух метров), отличался он худобой, сутулостью, большими, слегка навыкате, светлыми глазами, легким заиканием и очень флегматичным характером. Разумеется, нашу Раушан Габбасовну это раздражало. И с ее уст все время срывались фразы типа «ну, Владик, ты и вареный», «как вермишель, право! Ну, шевелись! Сколько там, дважды два?!». Я ее сейчас, спустя годы, понимаю: большой класс, не слишком крепкое здоровье, трое собственных детей, требовательный, довольно деспотичный муж-спортсмен… Но при чем здесь Владик? К нему это «вареный» приклеилось. Его гнобили долгие годы, и даже после окончания школы.
Школьная травля всегда отражает реалии «большого» социума. Если в обществе в целом высокая толерантность к насилию и агрессии, это будет отражаться в детских коллективах.
Если в обществе принято держать женщин в униженном состоянии, это найдет отражение во взаимоотношениях детей. Если общество гомофобно, младшеклассники будут обзывать изгоя класса «педиком» задолго до полового созревания и до того, как они сами поймут, что это слово вообще означает. Если в обществе богатые пользуются почтением, а с бедными никто не считается – мы увидим это все в детских «играх». Если общество построено в строгом соответствии с «вертикалью власти», мы увидим, как дети будут подсознательно выстраивать подобный порядок между собой.
Когда я учился, наш класс не превратился в совсем уж жуткий зверинец: мы не были дружным коллективом, вместо это разбившись на клики, находившиеся в стойком равновесии между собой. Но опасности подстерегали в школьных коридорах, на улицах, по которым мы ходили в школу и из школы домой. Ребята с «района», учившиеся в параллельных классах, бродили по зданию школы, подстерегая любого несчастного, посмевшего во время урока выйти в туалет. Тебя ловили, щипали, выкручивали руки, пихали в стены, один мальчишка любил выкручивать другим пацанам соски. Тебя оскорбляли, навязывали тебе какие-то безумные разборки «по понятиям», этим запутанным и идиотским правилам, идущим из зоны, в которых никогда нельзя было разобраться, чтобы не совершить ошибку. В самой школе били тебя редко, - слишком много свидетелей и взрослых, но уже за ее порогом тебя подкарауливали и избивали. То же самое творилось на улицах города – если ты совершал ошибку, зайдя в чужой двор, или уйдя с большого проспекта в маленький переулок, перед тобой появлялась группа пацанов, ровесников, старше и младше, которые как шакалы загоняли тебя в угол и начинали «грузить». Само избиение начиналось, когда к тебе подпихивали самого младшего из этой стаи, которому было велено ударить тебя. Если ты отвечал, тебя начинали избивать. Если ты не сопротивлялся – тебя опять же били. Выиграть эту игру было невозможно.
Те хулиганы (слово «булли» еще мы не знали) моих школьных дней чаще всего были физически сильными, всегда опирались на свою стаю (они передвигались группами), и находили удовольствие в запугивании, оскорблении или избиении других. Всегда тех, кто слабее. Еще их отличала пугающая скорость в переходе к физическому насилию. Обычно мальчишки дрались друг с другом только когда других способов решить конфликт не оставалось. Булли бьют других рутинно, просто потому, что им так хочется.
Это был мир мальчиков. Мир девочек отличался очень сильно, - и не отличался вовсе. Девочки в своих конфликтах использовали чаще пассивную агрессию: демонстративное молчание, бойкоты, игнорирование, сплетни, порчу имущества за спиной травимой. Обидные прозвища, слухи – самые жестокие, от обвинений в несоблюдении личной гигиены («она грязнуля», «от нее воняет», «у нее вши», до, в более взрослом возрасте, в сексуальной распущенности («да она спит со всеми», «давалка», «шлюха»). Моя родственница, которая всего несколько лет назад окончила школу, рассказывала мне, как ее травили одноклассницы. Они распускали слухи, что она спит с физруком. Ничего подобного, разумеется, не происходило, у них просто были хорошие отношения с преподавателем, - но школу она завершала в практически полной изоляции, плюс даже классная руководительница и завуч, когда она попыталась пожаловаться, заявили ей, что «надо себя скромнее вести» и «дыма без огня не бывает». Я тогда настолько поразился и впал в такую ярость, что племянница еле уговорила меня не идти в ее школу и не устраивать там скандал.
А потом вспомнил, как мои одноклассницы Мира и Олеся были вынуждены перевестись из нашей школы из-за того, что про них ходили упорные сплетни о том, как они спали с целыми батальонами парней из старших классов. И учителя в это поверили. На свадьбе Миры я был гостем спустя много лет и знаю, что замуж она выходила девственницей. Ничего не меняется.
И это сплетни и слухи. Но были не только они. Лора была самой популярной девчонкой в нашем классе – красавица, жгучая брюнетка с синими глазами и светлой кожей, отличным чувством юмора, она была звездой любой вечеринки. На ее дни рождения мечтали попасть все одноклассники. Лишь потом я узнал, что пара наших общих одноклассников ежедневно провожала ее до дома. Она жила в пешей дистанции от школы, но довольно далеко все равно. И ее подкарауливали девчонки «с района», которые издевались над ней, отбирали ее вещи и избивали ее. Ты мог быть лидером и популярным учеником в одном социуме, и изгоем – в другом.
Я только лет в тридцать осознал, что рефлекторно обхожу группы подростков на улицах. Что я уже взрослый дядька и могу всех разметать просто потому, что выше, больше, тяжелее. Меня поразило, что я даже не отдавал себе отчета в том, как управляет моим поведением этот въевшийся страх. Унизительный страх.
Проблема с травлей в том, что это насилие – физическое и эмоциональное, - а насилие всегда травматично. Травля оставляет шрамы, которые аукаются долгое время, оказывают влияние на жизнь уже вполне взрослых людей, давно оставивших песочницу и стены школы.
Причем опыт травли оказывается токсичным для всех участников процесса, будь ты школьный булли, жертва или молчаливый свидетель происходящего. Я никогда не был зачинщиком травли, но бывал и свидетелем, и жертвой. И я не могу сказать, что для меня этот опыт был главным и определяющим в жизни, но не был незначительным. О страхе и унижении я уже упоминал, но они проходят. Что не проходит куда дольше, так это защитные механизмы, выработанные травлей. Сюда входят и эмоциональная закрытость, и очень едкое чувство юмора, и умение манипулировать людьми для достижения своих целей вместо открытых, прямых коммуникаций. Эти вещи пришлось изживать годами. А свидетелям травли приходится годами жить с чувством бессилия, внутренним гневом на окружающих и самого себя, стыдом.
Травящим приходится, наверное, хуже всего: полагаясь на физическую силу, агрессивность, свое положение альфы в стае, боящейся их (и примыкающих к ним не из любви, а из страха самому стать жертвой), они в школе ходят королями, но во взрослом мире с ними никто не хочет иметь дело.
Нормальным коммуникациям они не научились, эмоциональный интеллект и эмпатия у них нулевые, а склонность к насилию уже никого не пугает, лишь отталкивает людей. Я не без удовлетворения слушал раньше новости о том, как те несколько мальчишек, которые терроризировали меня в школе, барахтаются на плохих, скудно оплачиваемых работах, их оставляют жены, и они спиваются от безысходности. Есть все-таки карма, - думал я.
Сейчас я думаю о другом.
Я думаю о том, что та легкость, с которой те хулиганы, мужского ли, женского ли пола, прибегали к физическому насилию, не рождается на пустом месте. Пренебрежение к чужим чувствам или к чужой телесной сохранности не появляется просто так. Подавляющее большинство наших мучителей сталкивались с насилием во всех его формах прямо у себя дома. Их родители били и унижали их. И они потом несли это во внешний мир - по-другому не умели. Это печалит меня. Но никак не примиряет с тем, что мне пришлось пережить.
Поэтому я впадаю в сильнейшее раздражение, когда слышу досужие рассуждения о том, что травля – это нормально. Что она была всегда и будет всегда. Что дети всегда «так играют», «кто-то кого-то дразнит», что «они сами разберутся». Что это неизбежный спутник любого детского коллектива и непременная часть процесса взросления. Ничего более лживого, поверхностного и вредного нельзя придумать.
Травля – это болезнь коллектива, которая наносит ущерб всем участникам этой группы. Там, где есть разумный взрослый, отвечающий за безопасность детей в этой группе, и который за эту безопасность борется, - травли не бывает.
В детстве я занимался в разных кружках в нашем районном доме пионеров, в детско-юношеском пресс-центре, в дворовом клубе – и нигде не существовало такой токсичной атмосферы, которой сопровождается травля. Руководители этих организаций следили за тем, чтобы ее не происходило – и у них получалось. Некоторые эти коллективы были немногим меньше среднего класса в школе, и если там удавалось построить здоровые отношения между детьми – такими же разными, непохожими друг на друга, как ученики в обычном классе - значит, это возможно.
Вообще, главное условие прекращения травли – не просто конкретной даже травли одного ребенка другими, а вообще как системы - вмешательство ответственных взрослых. Дети не могут сами остановить травлю, им не хватает для этого ни опыта, ни знаний, ни ресурса.
Но остановить травлю не только возможно – это необходимо. Да, я понимаю, что детский сад и школа, кроме своих прямых функций, несут и важнейшую функцию социализации, приучая разных детей одного возраста строить отношения друг с другом. Но я никогда не пойму, как кто-то может считать травлю нормальным этапом этого процесса. Она ненормальна, не здорова и учит самым токсичным способам взаимодействия. Мы должны приучать детей к сотрудничеству, взаимоподдержке и здоровой конкуренции, - всему, чему травля не учит.
Одна из главных бед современного казахстанского социума – крайняя атомизация общества, отсутствие доверия друг к другу, навыка совместной деятельности, понимания важности сотрудничества.
Без этих вещей невозможно строить свободное демократическое общество, - это научный факт. И корни этой проблемы можно разглядеть в школьной травле.
Опыт травли никого не делает лучше. Он не сделал меня лучше. С травлей необходимо покончить.
Этот материал подготовлен при поддержке Internews Kazakhstan в рамках информационно-образовательной кампании против травли в школьной среде «Айналайын SOS». Еще больше полезных советов, практик и историй – на сайте Peremena.media
Developed by: Dima An
Designed by: Amal Tapalov
